Я находился в Нью-Йорке, когда узнал. Я только что дал концерт, и там была вечеринка, устроенная в нашу честь в клубе, который назывался The Bank. Где-то с полдюжины юных последователей Церкви Сатаны собрались вокруг моего столика, забрасывая меня вопросами об Антоне ЛаВее.
"Какой он на самом деле?"
"Не похожий ни на одного из тех, кого я раньше встречал, и возможно, когда- либо встречу."
Вопросы сыпались один за другим, пока какой-то паренёк не спросил, кто собирается взять бразды правления Церковью, когда Антон умрёт.
"Он слишком силён, чтобы умереть" - выпалил я в ответ. "Он сказал мне, что не может позволить себе роскошь смерти, потому что его уход доставит удовольствие слишком многим мразям. Поэтому он будет сильнее всех и собирается жить вечно."
Этот ответ вызвал смешки у всех окружающих. "Кроме того", продолжил я, "Никому не подойдут по размеру его ботинки, никогда."
Время шло, одна девушка сообщила, что меня к телефону, который был в подвале. Звонил Питер Гилмор, его голос был хриплым и неестественным. "Боюсь, у меня плохие новости", и по мне побежал холодок, я понял остальное. За мгновения до того, как он продолжил, мой разум попытался сам себя убедить, что плохие новости не могут быть такими, что Антон ЛаВей не мог умереть. Он же ещё так молод. Я же только что его видел. То, сё... От слов Питера я оцепенел. Я ж совсем недавно его видел, брал у него интервью для "Секунд". Он был таким сердечным, казался таким живчиком, он получил расшифровку интервью с предисловием, которое я к нему написал, и позвонил мне, щедро меня благодаря. Как же он был всегда благодарен за любую мелочь, которую вы для него делали... Мы прекрасно в тот день побеседовали, он был переполнен эмоциями и говорил так, как будто был готов править всем миром. Его энергия и энтузиазм были столь заразительны, что в конце встречи или беседы вы были бы переполненны адреналином и были бы готовы поделиться идеями, которые вы бы и сами хотели донести до мира. Доктор закончил тот день взрыком "Hail Satan!" И меньше всего я предполагал, что такими окажутся последние его слова, которые он мне когда- либо скажет.
Хотя я серьёзно думал, что он будет с нами ещё много лет, я понимал что он смертен, было несколько намёков. Моя подруга Гиддл Партридж звонила мне рассказать о своём сне, который её насторожил. Она находилась где-то непонятно где, прибежала к ЛаВею и он спросил её, не собирается ли она скоро со мной увидеться.
"Конечно, я вижусь с Бойдом постоянно" - ответила она. "Хорошо" - сказал он, "Увидишь его в следущий раз - передай, что я планирую свои похороны."
Следующей ночью ЛаВей появился в другом сне, он спросил: "Ты уже видела Бойда?"
"Нет" - ответила она "Обязательно передай ему моё сообщение, это важно."
Мучимая кошмарами Гиддл позвонила мне сразу, как проснулась Я списал всё на то, что это всего лишь сны, хотя не могу отрицать, что забеспокоился. Настолько забеспокоился, что срочно поехал в Сан-Франциско за неделю до того, как мне было нужно уехать из страны. Раньше я думал, что не нужно пороть горячку с интервью с ЛаВеем, лучше спокойно это сделать после моего возвращения из Европы, но сейчас решил как-то втиснуть это интервью в расписание своих планов. Во время того визита ЛаВей казался таким зажигательным и энергичным, что все мысли о тех кошмарных снах растворились, но только для того, чтобы вернуться, когда я ехал в поезде домой. Когда я расшифровал интервью, я
вспомнил Тайни Тима, и как я брал у него интервью меньше чем за неделю до его смерти Я думал о том, как я по нему скучаю, какая это была потеря, не было никого другого такого, как он. Кроме ЛаВея, с другой стороны. Затем ко мне вернулся образ из сна Гиддл. Я посмотрел на свой жёлтый ежедневник, он был испещрён лавеевскими мыслями и идеями. Внезапно ужасная мысль заползла в мой мозг. Может ли быть так, что я потеряю ЛаВея столь же внезапно и неожиданно, как и Тайни? Я имею в виду, что у Тайни уже был сердечный приступ, но он был столь сильным и эмоциональным во время нашего
последнего разговора... Он был на седьмом десятке, как и ЛаВей. Я не хотел больше об этом думать, но всё же было интересно - возможно ли такое? Ответ, к сожалению, был на подходе.
Я должен признать, что сейчас скажу немного шокирующее о том, что касается моего взгляда на тему ухода ЛаВея. Всепоглощающая печаль и горечь от потери, которые, как я ожидал, будут меня терзать, никогда не доходили до такой степени, до которой я предполагал. Это было, да (и сейчас есть), но кое-что более сильное перевесило. Я не могу думать о нём в контексте того, какая для меня или для любого из нас это потеря, его уход. Только о том, что он значил для меня, обогащая мою жизнь на протяжении последних лет десяти или около того. Быть принятым во внутренний круг этого великого человека было, наверное, самым большим достижением в моей жизни на тот момент. Я всегда ощущал трепет, когда чувствовал, что являюсь для этого человека другом, помощником, доверенным лицом.
Он был частью моей жизни на протяжении двадцати семи лет. Когда мне было 13, я вырезал из журналов его фотографии и расклеивал по своей комнате. Те простые изображения говорили с моей душой. Они наговорили мне тома. Они рассказали мне о человеке, воплощавшем свои фантазии и жившем своими страстями. Они говорили о человеке, живущем по своим внутренним законам, о человеке, чья воля была столь сильной, что он мог поставить раком весь мир. Они говорили о человеке, который преуспел в реальном мире не несмотря на то, что был отшельником, а как раз благодаря тому.
Взрослея, в ранних 70-х я потерял след ЛаВея и Сатанизма, но умозаключения, посеянные им во мне, оставались.
По прибытию в Сан-Франциско в конце 70-х, я обнаружил, что мой разум вновь дрейфует к ЛаВею. Мы будем проезжать мимо мрачно выглядевшего чёрного дома и я спрошу: "Это и есть Церковь Сатаны?" Мне постоянно будут говорить, что "Антон ЛаВей отныне не имеет дел с широкой публикой, только с миллионерами и кинозвёздами."
"Отлично для него" - скажу я себе.
Случайно я встретил Джима Осборна, андерграундного артиста, который был по-своему легендарен. Осборн был такой чувак, который знал абсолютно всё. Он не был "стремящимся всё узнать", он просто "всё это знал". И ЛаВея он тоже знал, как выяснилось. Мы как-то обсуждали я уж не помню, что, и он сказал: "Ты знаешь, кого ты скоро должен встретить? Антона ЛаВея. Он абсолютно во всех тех темах, в которых ты, я говорю о любой малейшей мелочи, начиная Эдом Гином и заканчивая Тайни Тимом." (Заметьте, в то время абсолютно никого не интересовали ни Эд Гин, ни Тайни Тим).
Я скажу - "Конечно, я всегда хотел с ним повстречаться." И с того момента, как я всё чаще и чаще стал встречать знаменитостей, которые меня хоть когда-то интересовали, я предполагал, что наши пути рано или поздно пересекутся. Казалось неизбежным, что мы в итоге встретимся, особенно в таком небольшом городе, как Сан-Франциско. Однажды я увидел надраенный чёрный Ягуар с номерным знаком SZANDOR в 3-30 ночи на парковке у Cala Foods и затусил неподалёку, чтобы увидеть, действительно ли машина принадлежит Ему.
Мне пришлось свалить раньше, чем пришёл водитель, но я подумал: "Что вообще может делать чувак, тусящий с миллионерами и звёздами экрана - в
супермаркете в пол-четвёртого утра? Наверняка не он." Уже позже я узнаю, что тачка всё-таки была его.
До меня продолжали доноситься слухи о нём. Говорили, что он ввёл свою жену в гипнотический транс, который он может возобновить в любой момент, просто произнеся короткую фразу. Когда бы её присутствие ни начинало действовать ему на нервы, что, видимо, происходило достаточно часто, ему просто нужно было сказать слова. Она замолчит, выйдет из комнаты, уляжется и будет спать в гипнотическом сне до тех пор, пока он не решит вернуть её в мир живых.
Это звучало, как эпизод из "Мрачных Теней". Чем больше я о нём слышал, тем больше хотел с ним встретиться.

To be continued...

_________________

_________________

В конечном итоге мы познакомились на кинофестивале, в котором я принимал участие. Он пришёл туда, чтобы повидать Т. В. Миклза, многоженца, снявшего "АстроЗомби" и "Трупоразмалывателей". ЛаВей и сам не был чужд полигамии (и интересовался эксплуатационным кино), и очень хотел провести своё время с этим человеком, казавшимся родственной душой. Когда ЛаВей шагал по кинотеатру, он для всего мира выглядел как кто-то с потаённой стороны большого экрана - как криминальный босс из "чёрных фильмов", как главный злодей. Одет он был безупречно, его аура чувствовалась большей, чем сама жизнь. Я стоял и пялился. Как соляной столп. Что мне делать, подойти и рассказать, насколько сильно его работы подтолкнули моё развитие в годы моей молодости, или оказать ему уважение, не нарушив его личного пространства, меня разрывало напополам. В общем, я стоял и наблюдал за ним, стараясь не пялиться. Хотя всё равно, конечно, пялился. Внезапно он огляделся вокруг, и наши взгляды встретились. Он прошёл к тому месту, где я стоял, и спросил: "Вы ведь Бойд? Думаю, наши жизненные интересы кое в чём сходятся." Он представился, а я был ошеломлён. Антон Шандор ЛаВей, говорил со мной, и он знал, кто я! Он сказал, что был впечатлён тем, как кто-то в моём возрасте столь неравнодушен к Маленькой Пегги Марш, которой он тоже столь восхищался. Мы заговорили о девчачьих группах. Я помню его слова: "Бойд, это опасная музыка. Песни вроде "Джонни, разозлись" и "Я последую за ним" никогда не могли бы быть написаны в сегодняшней обстановке. Но люди вроде нас должны вернуть такие вещи к жизни." Говорили мы долго, и я не переставал поражаться тому, как зеркально отображаются друг в друге наши увлечения. Когда на экране вот-вот должен был начаться показ фильма, он попросил мой номер со словами: "Мы как-нибудь должны продолжить этот разговор. Освобожу пятницу для встречи с тобой". Он освободил, и я поехал к нему.

Ночка была очень подходящая случаю - сырая и туманная. Где-то далеко ревела корабельная сирена. Я позвонил в домофон, дверь повернулась и открылась, в проходе стояла Бланш, сдерживая на натянутом поводке рычавшую помесь собаки и волка. "Тихо, Батори" - угомонила она чудище, и вправду готовое кинуться. Я был препровождён в пурпурную комнату, и Бланш иышла сделать кофе. Я был один в тускло освещённой комнате, наполненной странными картинами, чучелами животных, демоническими безделушками, а ещё там стоял гинекологический стол. На книжных полках висела надпись, известная мне ещё с 13-ти лет по книге "Человек, Миф и Магия" - "Любому, пойманному за воровством книг с полки, отрежут руки". Это было здорово - именно то, чего я ожидал, и намного больше. Круче, чем я себе представлял. Я приехал в 8 вечера и уехал намного позже того, как солнце встало. На следующей неделе я вернулся, и продолжал приезжать каждую неделю в течении нескольких лет, пока не переехал в другой штат (Бойд тогда работал ночным контролёром охранных систем. Приехал в пару-тройку адресов, проверил работу датчиков, и всю ночь тусил с ЛаВеем, это была, по его словам, лучшая работа за зарплату в его жизни - прим. перев.). Эти ночи были поистине волшебными. Тот дом - в нём как бы была герметично запечатанная другая реальность, существовавшая отдельно и не связанная с остальным миром. Каждый квадратный метр этого дома был настолько пропитан ЛаВеем, что казался частью его самого, его продолжением. Да и сам он испытывал глубокое чувство привязанности к дому. Это было как произведение искусства, которое он создавал на протяжении всей своей жизни. Он чувствовал такую близость к дому, что обращался с ним так, как другой обращался бы со своим добрым старым другом. Помню, возвращались из ресторана как-то вечером, и видел всю неподдельную горечь ЛаВея, обнаружившего при свете полной луны, что краска на фасаде дома начала трескаться и шелушиться.

"Это просто ужасно" - прокомментировал он увиденное. "Этот дом так добр ко мне, что я просто ему обязан нанять кого-нибудь, кто бы накинул на него куртку из новой краски."
Сентиментальность к дому у него была такой, что я на самом деле почувствовал, что дом был его старым другом, и тут друг заболел. Я и сам испытывал к дому давнюю любовь. Ребёнком я мечтал приехать в Сан-Франциско, чтобы зайти в Церковь Сатаны. У меня была картика с Карлой, стоящей перед домом, я смотрел на неё и пытался вообразить, насколько восхитительным может оказаться внутреннее убранство. В общем, тоном, не терпящим возражений, я заявил, что хочу покрасить сам. Я умучался заставлять его согласиться на это, но всё же он смягчился и сказал: "Ну ладно, валяй, если уверен, что действительно хочешь."

Мне помогал друг-художник Харви Стаффорд, и мы закончили за несколько дней. Когда Доктор вышел на улицу принимать работу, он обрадовался, как ребёнок. Его глаза искрились, а сам он лыбился во всё лицо. Он был способен почерпнуть море удовольствия из простейших мелочей вроде этой, вот почему я рассказываю об этом случае. Это одно из тех его качеств, которыми я восхищался больше всего.

Он никогда не позволял своему цинизму встать на пути его почти детского жизнелюбия. Большинство таких же циников позволяют себе угрюмо закиснуть, но не он. Он был способен испытывать огромную радость из-за таких вещей, которые другие люди восприняли бы, как должное, или даже бы не обратили внимания: любимое пирожное, магазин старых шляп по соседству, стёршаяся рекламная надпись на стене кирпичного здания, аллея, вид которой ему нравился. Это человек, который трахал секс-символов, тусовался со знаменитостями, с богатыми, с сильными мира сего, который основал свою собственную религию - и он до сих пор мог обрадоваться такой мелочи, как пирожное или аллея. Люди, представляющие его "загруженным", угрюмым или "убитым" - понятия не имеют об огромном размахе его личности или о его целостности. ЛаВей был цельной личностью. Его разные личностные аспекты напоминали конструктор, собранный из разных вставляющихся друг в друга деталей, и многие эти детали казались диаметрально противоположными друг другу, но он собрал их все вместе, и сделал их работающими.
Большинство людей либо мягкие по натуре, либо грубые. Либо серьёзные, либо раздолбаи, и так далее. В ЛаВее эти вещи уживались, и даже в большем количестве, чем у большинства. Когда он был злой, он действительно был злой. Он впадал в неистовство, и вы могли бы поклясться, что он готов вытащить дробовик и кого-нибудь пристрелить. Когда он был мягким, он был мягчайшим, и любой незнакомый с ним человек убедил бы себя, что перед ним мягчайший человек на земле. Он переживал всё намного сильнее и глубже, чем большинство людей.

To be continued...

_________________

Он был умелым имитатором и мог принять любой выдуманный им образ. Это мог быть старик-азиат, отправившийся в город Рено, чтобы воочию увидеть путану. Другой был главарь банды из какого-нибудь фильма нуар. Третий - немецкий режиссёр вроде Эриха фон Штрохайма, а ещё один был парняга-еврей по имени Руди или вроде того. Он принимал эти образы без предупреждения, и порой загадка не разгадывалась на протяжении часов. И это было так, как будто вы разговаривали с другим человеком. Через пять-десять минут вы обнаруживали, что вы забыли о том, что разговаривали с Антоном ЛаВеем. Однажды он позвонил мне поздно вечером, и услышав своё имя через кашель, я понял, что на линии главарь бандитов из фильма нуар.
"Бойд. Это Старикашка, я тут слышал, какие-то нью-йоркские охотники за сенсациями пытаются тебе в уши нассать? Ну, просто скажи им, что Старикашка сказал - "Без шансов". Если начнут надоедать и скулить по этому поводу, просто переведи стрелки. Никогда не садись задницей в костёр, если можно на кого-то перевести стрелки".
У него было правило не давать советы, пока не спросят, и этот его коронный трюк стал для него окольным путём дать мне совет насчёт той неловкой ситуации, в которую меня вовлекли какие-то люди из ньюйоркских медиа. Всех деталей я сейчас не помню, но в любом случае они и не важны. Совет я принял, и экстрадировался от ситуации.
"Парни, если бы это зависело от меня, я бы помог вам сделать с ним материал, но Старикашка сказал, что я помогать не должен."
"Не мог бы ты примчаться к нему и попытаться переубедить?"
Я перевёл стрелки. "Вы понятия не имеете о том, насколько трудно договороспособен Антон ЛаВей. Переубедить - не вариант. Боюсь, это безнадёжно."
Расстроенные, они повесили трубку и никогда больше меня не беспокоили.

Те из нас, кто знали Дока, в курсе, насколько высоко он ценил юмор. Судя по 99-ти Сатанистам из ста, с которыми я пересекался, большинство, кажется, никогда даже не слышали о его часто высказываемом наблюдении, что Сатанист без чувства юмора столь же неприятен, как чирий на заднице.
Одним из "НЕКРОНОМИКОНОВ" ЛаВея был присланный по почте каталог Джонсона Смита, датированный началом века и напичканный бессчётной подборкой розыгрышей, хохм и приколов. Он мог листать эту книгу часами, громко над ней угорая. Конечно, его любимыми хохмами были про жертв своих фобий и уязвимостей, или когда смешно становилось от того, что ничего не подозревавшему человеку вдруг создавался дискомфорт и/или он подвергался унижениям. Ему так понравилось одно рекламное объявление, что он увеличил его и повесил в рамке на стене в кухне. На картинке была "Анархистская бомба-вонючка", небольшой флакончик, при разбитии которого выделялась какая-то химия, дававшая "запах, вызывающий наисильнейший протест". Один разбитый флакончик на комнату обещал "ещё большую степень вонищи, чем сыр Лимбургер". Толпа людей на картинке морщила рожи, зажимала носы, кричала "ОЙ, ФУ!!!" и "Ну и вонь, пацаны!"
Чуть отвлекусь и вспомню, как ЛаВей и вправду дал мне огромный кусок лимбургера.
"Мы собирались его выкинуть", сказал он мне, "Но потом я подумал, что Бойд сможет как-нибудь с ним приколоться." Он развернул обёртку вокруг сыра, и мерзкая вонь стала заполнять всю комнату. Я содрогнулся и постарался не дышать. До сил пор он стоит у меня перед глазами, искренне смеющийся, с лимбургером в своей руке. Я ушёл на рассвете и вписался в бас, набитый сонными пассажирами. Я развернул сыр, люди стали оборачиваться через плечо и вертеть головами, потревоженные всепоглощающим запахом говна, внезапно появившимся внутри автобуса.
Те, кто смог, протолкались как можно дальше. Я припрятал сыр в хвосте автобуса, там, где горячий кожух колеса, и по мере нагрева, он начал таять и вонять куда хуже. Приближавшийся к центру города бас был набит уже так, что минимум половине пассажиров некуда было деться от жуткой вонищи, если только выйти раньше своей остановки. Многие так и сделали. Единственным словом, описывающим эту сцену, будет как раз из Джонсона Смита - ужас. Когда я на следующей неделе описывал ЛаВею ситуацию, он угорал без остановки, от начала до конца.
На той же неделе ЛаВей сказал, что увидел копию каталога Джонсона Смита в книжном магазине рядом с его домом, и жаждя тоже иметь у себя такую книгу, я пошёл в магазин сразу же после того, как проснулся на следующий день. Увы, книгу продали всего лишь за час или за два до моего прихода. Я рассказал эту печальную историю Доктору на следующей неделе. Он потянулся вниз за кресло и что-то достал.
"Я не хотел, чтобы это попало в не те руки", сказал он мне, "Держи, это тебе." Это был каталог Джонсона Смита. Значит, если мы вместе протусили тогда всю ночь и спать легли на рассвете, он тоже пошёл за книгой сразу после того, как встал.
Меня проняло. Он должен был знать несколько дюжин людей, наверняка больше, готовых отдать два своих верхних клыка за эту книгу, а он отдал её мне. И всякий раз, когда я листаю страницы, я переношусь назад, в ночи, в которые мы веселились в Чёрном Доме. Каждый раз, читая описания порошка,вызывающего зуд, или чихательного порошка, или про подыхающую свинью (игрушка, наступив на которую, вы слышите дикие, постепенно затихающие визги - прим. перев.), я слышу его голос. И слышу тот густой, хриплый, громкий смех.

to be continued

_________________

Антон ЛаВей не был тем, кого бы вы назвали "человеком среди людей". Людей он ненавидел - презирал их. Люди разочаровывали его множество раз. Но он также никогда не утрачивал способность доверять людям, добившимся его доверия. Он был столь зол на человечество, на людскую расу, что казалось, его сердечная привязанность к самым близким ему людям, столь сильная и страстная, была призвана перевесить его отношение к тем, кто не достигал (или не умел достичь) его стандартов.
Конечно, он был авторитарным (автократичным, как он сам сказал), жёстким постановщиком задач. Но он был и одним из самых преданных людей, которых я когда-либо встречал, он всегда был готов поддержать. Преданность для ЛаВея было не пустым звуком, а образом жизни.
Я вспоминаю время, когда всё для меня складывалось хреновей некуда. Люди требовали запрета моих записей и удаления их из продажи. Из каждого утюга неслось о том, какой я чересчур жёсткий, экстремист, каких поискать, и вообще мудак. Я совершенно не хотел, чтобы плохая шумиха вокруг меня негативно отразилась на Церкви Сатаны, и я решил, что лучше я напишу заявление о выходе, чем буду бросать нелицеприятную тень на организацию. Ответ ЛаВея: "Херня полнейшая! Это они - мудаки, Бойд, а не ты. Ты не особо жёсткий, это они недостаточно жёсткие. Не ты слишком экстремален, а они недостаточно экстремальны."
"Чёрт возьми, Бойд!" - восклицал он, "Ты же иконоборец! Иконоборчество - это часть Сатанизма. Это значит - наступать на общепринятые правила всегда и везде, все, кто оставался самим собой, всю жизнь наступали на правила. Верить себе, своим инстинктам означает следовать им, куда бы тебя они ни вели, и гребись оно всё конём. Иногда они заводят в чудесные жуткие дебри, дебри, стремающие людей. Пусть так и будет. Они заслуживают того, чтобы им было стрёмно. Это не обязательно моё специальное намерение или твоё намерение их стремать, но это почти всегда получается на выходе из-за того, чем мы занимаемся по жизни. И блядь, если ты никого не баттхёртишь своим существованием, ты, должно быть, живёшь как-то неправильно."

Он был настоящим лидером, и когда кто-то из его людей подвергался атаке, он воспринимал это, как наезд лично на него. Вместо того, чтобы беспокоиться о реальной возможности того, что я мог бы оказаться для него помехой, он стремился поддержать меня в боевом тонусе. Он побуждал меня ко всем настоящим делам, в то время как остальные отбивали у меня охоту это делать. Когда все, кого я знал, наставляли меня угомониться и быть более сдержанным, он говорил: "Никогда не унимайся. Наподдай-ка им ещё посильнее." Он был единственным на моей стороне, раздувавшим огонь, когда любой другой хотел потушить. И я ценю это куда больше, чем могу выразить словами. Как я уже сказал, преданность для него было бОльшим, чем просто словом.

И я горд за себя из-за того, что и я был всегда на его стороне, в отличие от огромного количества народа. Не то, что бы он хотел толпу людей вокруг - как раз наоборот. Но я был настоящим глашатаем в защиту ЛаВея во времена, когда слово на букву "С" было столь дискомфортным. Оно воспринималось, как "что-то из 60-х", а ЛаВея часто низводили до шарлатана, мошенника, бездарности, и чьё время ушло. Многие думали даже, что ЛаВей был мёртв! "Антон ЛаВей?! Он что, жив ещё?" Но я мог наблюдать за целым поколением, медленно начинавшим возвращаться к идеям, провозглашавшимся им всегда, идеям, которые я никогда не терял из виду. И я знал, что эти идеи неизбежно будут разрастаться, распространяться и процветать. И что "всёпропалисты" завалят свои хлебальники. Меня не удивляет то, что Антон ЛаВей внезапно оказался моден. Или то, что сейчас наверняка больше людей считают его мудрецом, а не шарлатаном. Я знал, что это произойдёт. Деталь, от которой я получаю наибольшее наслаждение состоит не в том, что это случилось, и не в том, что я оказался прав, и даже не в том, что у меня была привилегия говорить об этом всегда, а в том, что Антон дожил до того, чтобы это увидеть. Многие великие люди не доживали до того, чтобы увидеть возрождение массового интереса к их трудам. Бедняга Эд Вуд (актёр, режиссёр, писатель - прим. перев.) умер всего за несколько недолгих лет до того, как его работы были вновь открыты и в конечном итоге приняты как по-настоящему изумительные. Я знал, ЛаВей наслаждался тем, что новое поколение им вдохновляется. И это поколение было способно понять его идеи и применить их, не то, что те дилетанты или оккультнички. Доктор всегда повторял: быть в нужном месте в нужное время - наше всё.

ЛаВей прожил достаточно, чтобы насладиться наисладчайшей местью, которую можно преподнести тем, кто вас принижает - успехом. Разумеется, он был успешным всегда - любой, кто живёт по своим собственным правилам и законам - успешен. Даже во времена его добровольного отшельничества, когда он самоотдалился почти от всего, его книги продолжали тиражироваться и продаваться, его имя было всё ещё окупаемо. СМИ всё ещё охотились за ним, и Геральдо (американское агенство журналистских расследований - прим. перев.) предлагали ему шестизначную цифру за съёмки. Но его успешность недавних времён - это вариант успешности, которая звучит как "сосните хуй", это когда можно определённо заявить любому ещё оставшемуся пиздоболу - "Я был прав, ты нет. Я победил, а ты просрал."

ЛАВЕЙ УШЁЛ ПОБЕДИТЕЛЕМ. ОН БЫЛ по-настоящему счастливым, до совершенства удовлетворённым человеком. А как никогда счастлив он был после рождения Ксеркса. Мне единственное, что жаль, что он не провёл с мальчиком больше времени, и наоборот.

to be continued. Осталось чуть-чуть (запилил бы всё месяц-два назад, но на работе завал), где Бойд рассуждает, а не мог ли ЛаВей оказаться Зодиаком. А потом - давно переведённая концовка (действительно был повод забежать при переводе вперёд). Которая много чьих пуканов подорвёт, честно предупреждаю. Get ready.

_________________

Я не знаю, чего от ЛаВея мне будет не хватать сильнее - его большой доброты, или его ещё большей злобности. Он будет рассказывать часами (и в мельчайших подробностях) о невыразимых актах жестокости и насилия, а я буду оставаться в раздумьях - делится ли он со мной своими мрачными фантазиями, или же лелеет тайные воспоминания. Он говорил об охоте на людей в таких ярких красках, что меня переносило на место происходящих событий, которые он живописал. Я мог почувствовать, как припадаю к земле в тенях, меня продувает холодный ночной ветер, и я лежу в ожидании идущей жертвы.
Он описывал ожидание в кустах возле тропинки, допустим, в парке Золотые Ворота или в Пресидио (примерно там же - прим. перев.) Не уточняя, сколько ты будешь вынужден ждать, поэтому ты захочешь иметь при себе ёмкость с водой и другую пустую ёмкость для того, чтобы поссать. Ты захочешь вооружиться, как невидимка - ножом для колки льда, гарротой, или просто ножом...

Бывшие полицейские и журналисты звонили мне время от времени спросить, предполагал ли я или нет о вероятности того, что ЛаВей был Зодиаком. Всякий раз я озадачивался. У него брали интервью для одной из книг о Зодиаке, и спросили, какие, по его мнению, могли быть у убийцы мотивы. "Возможно," - ответил ЛаВей, "Ему просто нравится охотиться на людей."
Антон предложил автору книги посмотреть старый фильм под названием "Самая Опасная Игра". В нём живущий на острове отшельник устраивает кораблекрушение, и на пассажиров, севших на мель в его водах, можно охотиться и убивать их в качестве спортивного развлечения. Отшельник - бывший серьёзный охотник, которого больше не прельщают обычные убийства животных. Фильм у ЛаВея был одним из любимых. Он показал его мне, и после просмотра мы обсуждали возможные изменения сюжета, которые бы сделали фильм ещё лучше.

Даже когда он был явно не в духе, разговоры об убийствах людей (кого замочить и как именно замочить) сразу подняли бы ему настроение. Он дьявольски ликовал, описывая очередного дилетанта, с которым был вынужден иметь дело, и что, в идеале, должно с ним произойти. "Если ты искал идеального кандидата для человеческого жертвоприношения", говорил он, "Более подходящего даже и не ищи".
На протяжении многих лет я слыхивал о ЛаВее ужасные вещи. Что-то было правдой, что-то ложью. Я не буду париться и подтверждать или опровергать что-либо из этого. Есть некоторые исторические персонажи, о которых возникают мифы, и по самой своей природе миф образует куда большее количество правды, чем могла бы это сделать действительность. Кто-то сказал однажды, что история - это правда, которая в конце концов становится ложью, а миф - это ложь, со временем становящаяся правдой. Я счастлив, что знал ЛаВея. Я изучил его и как действительность, и как на уровне мифа. И со всей откровенностью могу сказать, что ЛаВей в действительности был далеко за гранью любого мифа, который можно было придумать, неважно, насколько безумного или сенсационного. Я буду скучать по Старику.

"Умершие люди находятся среди живых, тех, кто провозглашает о них с наибольшей страстью" - Джеймс Эллрой.

окончание следует

_________________

ДОПОЛНЕНИЕ (и что в будущем?)

Кажется, что большинство Сатанистов, мне встречавшихся, это люди, которые хотят родиться заново. Ничего плохого в этом нет. 999 людей из тысячи наверняка были бы более интересны, если бы они СМОГЛИ переродиться. Ложка дёгтя в бочке мёда - как раз та самая часть уравнения "если бы они СМОГЛИ". Пытаются, как могут, большинство жутко лажается.
Обычно они начинают с переименовывания себя. Они избирают новое погоняло, более созвучное с их желанной идентичностью. Явно оно выбирается так, чтобы говорило само за себя. Оно выбирается таким, потому что выглядит серьёзным, или пугающим, или таинственным, или наполненным глубоким содержанием. В явном большинстве это выглядит, как юродство. Как сценическое имя стриптизёрши, выбранное, чтобы источать гламур и экзотическую замануху, что видится вершиной самовозвеличивания до простоты наивному индивиду, и выглядещее явно глупым для любого, хоть мало-мальски более искушённого. И в случаях со стриптизёршами (к сожалению, в случаях с Сатанистами тоже) это обычно относится ко всем. Вот так хреново на данный момент.
Основной целью пытающихся заново родиться является установление своей индивидуальности. Для них индивидуальность очень важна, поскольку они никогда не устают вспоминать нас. Но стойте: если они действительно столь индивидуальны, то почему они будут чувствовать нужду переродиться? Личность пожелала бы быть какой-то другой, а не такой, как сейчас, лишь в том случае, если она разочаруется в том, с чего начинала. Личность, жившая согласно собственным внутренним правилам не станет автоматически более индивидуалистичной, приняв глупое имя типа ""Дэмиен Дракула" или "Николас Шрек".
Настоящую личность могут звать Джон До или Джон Смит, и это не приуменьшит её индивидуальность. Я даже не отношусь с почтением к концепции индивидуальности, как к таковой. Человек есть животное, тяготеющее к определённым архетипам. Несколько людей, которых я встречал и которые выглядели настоящими индивидуалистами, по факту были просто людьми, наиболее полно ВОПЛОЩАВШИЕ тот или иной архетип, а воплощение архетипа включает в себя куда большее, чем просто имитирование.
ЛаВею приходилось говорить мне, что человек это единственное создание, способное к самоперерождению, и когда он это делает, он насмехается над тем, как всех обманул. Я понимаю, о чём он, и не согласен. Человек может изменить внешность, сменить имя, одеть новую одежду, или ещё тысячей способов сделать себя другим, но сам персонаж останется прежним.
Рискую прозвучать самодовольно и снисходительно, но я никогда не чувствовал понуждения родить себя заново. Просто БЫТЬ САМИМ СОБОЙ было работой на полную ставку, хотя это и не требовало великих усилий или траты силы воли с моей стороны. Как говаривал мультяшный Моряк-Лупоглаз - "Я такой, какой я есть, и этим всё сказано ." По мне, это Сатанизм. Первое,
и самое главное в Сатанизме - быть тем, кто ты есть. НЕ ХОТЕТЬ быть каким- то другим и НЕ ПЫТАТЬСЯ быть каким-то другим.
Наверное, это единственный аспект современного Сатанизма, который я нахожу весьма разрушительным. Поскольку он в какой-то степени помог подпитать ту современную самонадеянность, что любой может быть каким угодно таким, каким он или она выберет. Конечно, я бы согласился с тем, что высший человек наделён невообразимыми силами для само-трансформации. Но я очень быстро бы добавил, что высший человек это также и личность, менее всего нуждающаяся в само-трансформации и поэтому гоняющаяся за этим меньше всего. Девять раз из десяти (или больше) махинации, предпринимаемые с целью переделать себя заканчиваются чуть большим, чем попытками ВЫСТАВИТЬ СЕБЯ не таким, какой ты на самом деле, да и то безуспешными.
Те, кто ищут свободу, силу, или идентиность через причастность к Сатанизму, это определённо те, у кого эти вещи отсутствуют изначально. ЛаВей всегда предельно ясно давал мне понять, что Церковь Сатаны предназначалась быть клиринговой палатой для людей, уже обладавших такими качествами, и построивших на их фундаменте успешную жизнь.
Наверное, Сатанизм это единственное современное кредо, в котором религиозные убеждения, вера и пустая трепотня не значат абсолютно ничего. Что ВО ГЛАВЕ ВСЕГО - как вы проживаете свою жизнь, посколько жизнь согласно своей истинной природе делает вас счастливее и увеличивает вашу мощь. Следовать этому пути, как мне кажется, не является вопросом выбора для прирождённого Сатаниста. Это решение (если такой термин вообще будет корректно употребить) инстинкта, НЕ разума. Это манифестация силы, которой вы обладаете уже, в отличие от желания обрести силу, у вас отсутствующую.
Если я звучу, как зануда - ну что мне, извиниться, что ли, да щас. Есть такое, что я не человек из организации или командный игрок. Никогда таким не был. Циник во мне говорит мне, что люди разваливают всё. У вас может быть лучшая идея на земле, и когда за неё ухватятся люди, они превратят её в посмешище.
Я не сомневаюсь, что идеи ЛаВея переживут его по-любому. Такой вопрос никогда даже не поднимался. Вопрос в том, применят ли их те, кто трубит о них громче всех, или будут бесконечно переливать их из пустого в порожнее. Идеи, превращающиеся в жизненные принципы, обладают почти алхимической силой. Идеи и слова даже больше не идеи. Лишённые своей силы, они становятся мёртвыми и служат функцией прямой противоположности своих изначальных целей.
Конечная точка любой идеи, какой бы она ни была крышесносной, всегда одна и та же. Много уверует в неё. Ещё больше людей будут говорить о ней. Несколько будут жить ей. Я говорю это не как циник или нагнетатель негатива, а как реалист.
Было много деклараций о возможных результатах влияниях идей ЛаВея и его
образа жизни. У меня декларация только одна, и я могу гарантировать, что это правда: лишь время рассудит, был ли Антон ЛаВей первым настоящим Сатанистом, или же последним.

_________________